С 26 сентября по 1 октября в Приморском музее им.В. К. Арсеньева прошла Первая дальневосточная конференция региональных музеев, в которой приняли участие представители более 70 культурных институций со всей России.

Мы попросили директора музея Виктора Шалая подвести итоги конференции, прояснить значимость проведения такого масштабного мероприятия для культурного ландшафта города и обсудили разную реальность «федералов» и «краевиков», ценность символического ресурса для развития Дальнего Востока и перспективы роста города благодаря открытию Морского музея

- Дальневосточная конференция региональных музеев впервые прошла на базе Приморского музея имении В.К. Арсеньева. Чем это событие знаково для региона?

- Профессиональные конференции подобной тематики на Дальнем Востоке не проводились. Тематические чтения: «Арсеньевские» - у нас, или «Гродековские» - на базе Хабаровского краевого музея - да, но все это были узконаправленные собрания специалистов, интересующихся какой-то одной темой, например, наследием В.К.Арсеньева.

Целью нашей конференции было говорить об общих для всех региональных музеев России проблемах и возможностях их решения.

- Почему именно такое определение как региональных?

- Потому что в нашей стране музеи делятся в том числе и по принципу бюджетной принадлежности: есть муниципальные, региональные, есть федеральные. Федеральные - это, такие старшие товарищи: Русский музей, Государственный исторический музей, Третьяковка, ГМИИ имени А.С. Пушкина, Эрмитаж, Музеи Кремля, музеи-заповедники. Они напрямую управляются Министерством культуры, финансируются из федерального бюджета – и это реальность одна.

А есть масса музеев, работающих в регионах, которые финансируются из областного или краевого бюджета, - и это совсем другая реальность, потому что и масштаб задач другой, и объем финансирования. И чем дальше мы отъезжаем от Москвы, тем это изменение реальности очевиднее: музеев много и они живут в разном мире.

- Почему это важно?

- Потому что проблемный ряд разный. Мы можем оперировать одними и теми же терминами: музей, лекция, целевая аудитория, проектное мышление, сервис, инклюзия… Человеку, далекому от музейной среды, покажется, что разницы в отношении кого эти термины употребляются нет.

Но разница есть, и в нашей стране она очень существенная и заключается, в первую очередь, в той бюджетной ситуации, в которой музей находится. А второе – это аудитория. Потому что если мы говорим про Москву – то это одна аудитория, а если речь идет о небольшом городе в Красноярском крае, то другая. Площадка, где раз в году собираются представители российских музеев, есть – это «Интермузей», форум, который проходит в мае в большом «Манеже». Там обсуждается все, но, как нам казалось, большей частью в пользу больших музеев.

Я это говорю не с целью критики «Интермузея», а в плане, что если разный проблемный ряд, то давайте делать разные площадки, где будем обсуждать то, что актуально для участников. Такой региональной площадки в России не было, и мы попытались ее сделать исключительно для достижения своих утилитарных задач.

- А Московский или Петербургский культурные форумы?

- Там еще сильнее ощущается расслоение: приезжаешь и понимаешь, что у богатых детей своя елка. Музеям Дальнего Востока в силу разных причин расти тяжелее. Не потому что есть общий тренд, что Дальний Восток нужно развивать или априори исходить из убеждения, что здесь жить хуже. Нет, территория Дальнего Востока гигантская, в составе России молодая, музеи на ней есть, но в очень специфической реальности, будь то Анадырский музей, Областной сахалинский, Камчатский или Хабаровский.

Когда говорят о развитии региона, то риторика всегда подразумевает разговор о ресурсах, то есть о том, чем будем развивать регион, а это обычно природные ресурсы, особенная география, логистика, порты, ископаемые, лес – все то, что имеет отношения к человеку настолько, насколько он способен это добывать, обрабатывать, вывозить.

Я ни в коем случае не вступаю в конфликт с этой риторикой, но хотелось бы, чтобы там через запятую шел еще и символический ресурс.

Виктор Шалай на открытии Дальневосточной конференции региональных музеев

- Это о чем?

- Под символическим ресурсом подразумевается огромный пласт, культурный и исторический, связанный с местной этнографией, мифологией, археологией на территории от Чукотки и Корякии до корейской границы. То есть, давайте согласимся, что вот на этой территории есть не только лес, газ и нефть, а и еще кое-что, что можно поставить в ряд с новыми рабочими местами и сделать жизнь людей более полноценной. Иначе эта территория ничем не будет отличаться от дальних сибирских приисков.

А культура - это очень широкое понятие, которое включает доступ к театру, музеям, широкому спектру культурных услуг, к разным формам формирования ощущения причастности человека к той или иной культуре, к наследию в самом широком смысле этого слова. И пока все это не будет реализовано на территории в том объеме, который территория может производить, я предполагаю, что говорить о полноценном развитии этой территории не совсем справедливо.

- Вот вам везут сюда Третьяковку, Русский музей, Вагановское училище – нормальное высокое искусство, которого здесь никогда не было. Что еще нужно?

- Этот вопрос задан в логике, будто есть некий объем, связанный с удовлетворением базовой потребности – дали и хватит. Нет. Русский музей – хорошо, Третьяковка – замечательно, Эрмитаж – прекрасно. Но кто сказал, что этого достаточно, каков принцип отбора, кто регулирует этот список? По большому счету, давайте называть вещи своими именами, это импорт готового продукта, и этот опыт страна уже проходила в 30-е годы ХХ века, когда из Гохрана по спискам в рамках культурной политики того времени по местным галереям и музеям распределялись два Поленова, один Репин, если хватит - Суриков, кому повезет – Верещагин.

Я не говорю сейчас, хорошо это было или плохо, просто это апелляция к успешному опыту. Но опыту своего времени. Территория – это живой организм, и символический ресурс, в отличие от газа, нефти, алмазов, со временем становится только больше, потому что во многом он связан с жизнью самих людей – местные герои, сюжеты, биографии, драматургия – все то, что иногда может укладываться в одну экскурсию, а иногда в полноценный музей.

И вопрос не в том, чтобы противопоставлять создание местных музеев открытию филиалов столичных музеев, потому что музеев много не бывает. А вопрос в том, чтобы открывая филиалы музеев федеральных обращать внимание на те живые инициативы, которые есть на местах, и помогать им прорастать. А иначе это все равно, что ты одну грядку поливаешь, а другую – нет.

Логика в чем? Лень? Воды не хватило? Рука не дотянулась? Вы же хозяин этого огорода, вы должны исходить из того, чего и сколько наша земля может родить.

Это все равно, что сосед скажет: вот возьми саженцы с моего огорода и будешь есть персики. Никогда они большого урожая не давали, а теперь прислали хорошие саженцы. И начинается работа, только чтобы они прижились. Кто ж против?

Но можно оказаться в ситуации, что на зиму у нас будет все из персиков, и суп, и варенье, и чай, и хлеб. Потому что пока вы их прививали, сезон закончился, и теперь можно воздевать руки и сколько угодно ругаться на забытую грядку с огурцами, но кроме нас никто не отвечает за тот кусок земли, который дан в управление. Кто виноват? Растение? Но оно не металлическое, чтобы ломом стоять.

Бывает ведь по-разному: бывают ураганы, бывает дождливое лето, но это не снимает ответственности с тех, кто живет на этой территории. Потому что когда, условно говоря, огурцов очень захочется, придется идти просить к соседу или ждать следующего сезона, чтобы, сделав выводы из допущенных ошибок, заново выйти на тот круг. Но рационально это или нет? На мой взгляд, нет. Потому что пока здесь что-то родится, надо поливать, пропалывать, и не противопоставлять персики огурцам.

Конечно, для корейских, китайских, японских туристов, поток которых год от года растет, иметь возможность сходить в филиал Русского музея здесь, а не ехать для этого в Санкт-Петербург – очень важно. Но пока нарастает поток туристов, желательно, чтобы местных жителей не становилось меньше, а лучше, чтобы их становилось больше. И ровно в этот момент я обращаю ваше внимание на то, что символический ресурс обладает замечательным свойством – укоренения человека в этом месте.

Как это возможно? Конечно, здесь речь нужно вести о комплексе мероприятий, и про больницы, и дороги, и качество образования, но не надо забывать про то, что человеку не всегда уютно в «чистом поле», ему не удобно жить на обессмысленной территории. В «чистое поле» он захочет приехать, заработать деньги и вернуться туда, где он видит смыслы жить в самом полном значении этого слова. А как человек поймет, что эта земля – интересная, загадочная, полная мифов и легенд, что по ней путешествовать – не перепутешествовать?

И вот эта конференция – попытка помочь всем нам, начиная с себя и заканчивая органами исполнительной власти и бизнес-структурами, увидеть в этом символическом ресурсе большие возможности для развития территории.

- Какие вопросы получилось обсудить на конференции?

- О том, как рассказывать людям о трудных, противоречивых страницах истории: войнах, репрессиях, революциях, терактах, стихийных бедствиях, принудительных переселениях, затопленных деревнях. Но не в логике: сейчас найдем виноватых, а в логике: как с этим справляться, как понимать свою страну, свою историю.

В этом году столетие революции – множество музеев ничего не сделали на эту тему или сделали формально, потому что непонятно, как про это говорить. Дальше будет юбилей Гражданской войны и все сложные знаковые даты вплоть до годовщины Большого террора. Конечно, можно об этом не говорить. Но лучше говорить: все взрослее станем, удобнее будет уживаться друг с другом на одной территории и в границах одной страны.

Еще говорили, что музей может быть инициатором социальных перемен – менять качество жизни на территории. Потому что в маленьких городах музей может полностью сдвинуть парадигму социальной жизни.

Самый очевидный пример – Коломна, город, который был закрытым в советское время, не попал в Золотое кольцо. И вот что с ним сделала пастила в самом лучшем смысле этого слова? Появились рабочие места, потоки туристов, огромный индекс цитируемости, филиал в Великобритании... Коломна сейчас и Коломна десять лет назад – это два разных города.

А ведь никто из чиновников не верил в начинание, когда Наталья Никитина открывала музей «Коломенская пастила»: выиграв небольшой грант от фонда Потанина, арендовала дом, выпустили маленький тираж пастилы, приходили люди, пили чай, им рассказывали про традиции чаепития.

Если вы сейчас приедете в Коломну, то увидите огромную индустрию, которая целиком выросла на символическом ресурсе.

- Для Владивостока таким символическим ресурсом может стать Музей моря?

- Это первая тема из непроработанных. И ее эффекты для города могут быть настолько обильны, в том числе финансовые, что не заниматься этой темой, не закладываться на серьезный музейный комплекс – это просто расточительно во всех смыслах.

Если мы рассматриваем проблему укоренения здесь жителей, то как можно не затронуть эту тему, когда каждый житель города так или иначе связан с морем? А связан с морем – это означает, что личная память, личные архивы, память его родственников, какие-то материальные свидетельства жизни семьи на этой земле, сейчас остаются почти невостребованными. Как так? Было время, когда все это было востребовано и жизнь портового города была целым космосом, а сейчас наступило время, когда это никому не нужно. Зря жили что ли?

У человека логика же довольно простая внутри: он вообще не привык, что он в принципе кому-то нужен. Но если почувствует, что действительно нужен, то на многое будет готов. Возвращаясь к тому же Морскому музею, говорю: человек отзывчив, он не привычен к тому, что его личная частная история кому-то нужна, часто он не уверен даже, нужна ли она ему самому. Но давайте исходить из гипотезы, что нужна и важна. И не только ему. Личная память важна. Человека без памяти даже не нужно сгонять: его только шатни и он со своего места упадет, потому что его ничто не держит.

В какой-то момент изживается поколение одно, второе, третье. Вырастает потомок, который уже все это плохо или вообще не помнит. А где ему об этом вспоминать, узнавать, говорить? Куда ему прийти и увидеть, что город помнит и чтит его семью, город знает. Понять, что это тяжело, но романтично, романтично но и тяжело, и окажется вдруг, что он всю жизнь хотел быть, как дедушка, что он море любит, и не, условно, Черное, которое маленькое и «круглое», а наше, которое – океан.

Очень много простых и маленьких вещей обретают значение в музее – кто-то кого-то вспоминает, кто-то окунается в свой внутренний мир, переживания, и рука не поднимается дедовскую фотографию выкинуть, потому что она для него прибавила в весе. Это масштабная капиллярная сеть, это нельзя описать одноканально: мы же не знаем, где, в какую вену повернула кровь, но мы чувствуем, что она течет. Так и территория. Только представьте вместо кровяных тел, людей с их гигантским внутренним миром и их памятью.

- Владивостокская крепость укладывается в комплекс Морского музея?

- Море – это политематическое пространство. Никто не говорит, что завтра это можно сделать за одну секунду. Но поскольку тема очень живая для города, давайте сделаем шаг и посмотрим, как это будет развиваться. Давайте возьмем пять объектов крепости, приведем в порядок, сделаем там нормальную современную реновацию.

- Вопрос в том, зачем музей, когда у нас крепость разваливается?

- Этот вопрос в логике: зачем нам строить дороги, когда нужны детские сады, зачем сажать деревья, лучше отдать сиротам – противопоставление, как и обличение, это не единственный способ размышления и коммуникации. К сожалению, мы привыкли противопоставлять: зачем строить что-то, если что-то разрушается. А не может быть два одновременных процесса? Во-первых, перестанем разрушать, а во-вторых – будем строить. Крепость построена с таким запасом прочности, что если бы к ней «злые» руки не тянули, она стояла бы до второго пришествия.

К кому вопрос, что у нас крепость разрушается? Я напоминаю, что существенную часть личных вещей и архивов мы находим с коллегами на помойках – это покойник сам выкинул после своей смерти? Мое обращение ко всем, кто живет в пространстве города, региона: не надо перекладывать ответственность, не надо искать виноватых. Дойди до мусорки, если мусор в руках, найди возможность заработать другим способом, а не отрывать кусок железа, который якобы ничейный.

Этой крепости по масштабу, по уникальности, по инженерно-техническим характеристикам – равных нет, а если равных нет, значит позавидовал бы любой. Если мы ведем себя по-человечески на территории чужих культурных ценностей, нам что слабо со своим наследием сладить, что ли? У нас собственное культурное наследие вызывает только желание выкинуть мусор и сходить в туалет? Может быть, дело в нас?

- Дело в нас, потому что у нас символическое поле не насыщено и мы не понимаем ценности того, чем владеем?

- Я абсолютно уверен, что это связанные вещи. Потому что работа с символическим ресурсом, в частности, работа любого музея, напрямую связана с просвещением. Про человека, который плохо воспитан и будет гадить везде, мы сейчас говорить не будем. Но про адекватного человека, который ходит мимо чего-то, не знает этому цену, не обращает внимания, не готов за это заступиться, а при иных обстоятельствах был бы готов, это связано с недостатком знаний.

Вопрос: кто будет рассказывать о крепости Владивостока, кто будет толкать такого масштаба проекты, чтобы мы на нашем веку сумели увидеть хотя бы пяток объектов, заживших хорошей, мирового уровня жизнью? Диггеры, крепостники – это потрясающее по своей благородности, любознательности и трудолюбивости сообщество. Но кроме всего прочего, процесс работы нужно институциолизировать. Потому что один или даже несколько людей, не обладающих полномочиями институции, не сдвинут проблему с места. Они будут убирать, любить, изучать, но все будет оставаться так, как есть.

Чтобы это вышло на новый уровень, давайте создавать институции. Может быть, появится историко-культурный ландшафтный заповедник «Крепость Владивостока», почему нет? Есть же Ленинские горки, Шушенское, Ясная поляна. Есть гигантский парк Куликово поле с роскошным зданием, которое там построили - ты смотришь и не веришь, что это вообще в России возможно, настолько мы неизбалованны.

- А люди, обладающие полномочиями, осознают возможности, которые вы описываете?

- Тут же не цель, чтобы все думали одинаково. Разность мнений хороша, когда есть диалог. Я же не очень знаю, что люди во власти и бизнесе думают по поводу миграционных процессов или, например, про целесообразность строительства логистических комплексов или транспортных коридоров. У каждого есть своя ниша, в которой человек обязан понимать. Это вопрос коммуникации и взаимопонимания по какому-либо предмету.

Прелесть как раз в том, что можно объединить людей с разными позициями, с разными ресурсами в работе над этим. И то, что Минвостокразвития поддержал конференцию, и то, что мы с министром Александром Сергеевичем Галушкой довольно подробно обсуждали необходимость проведения нашей конференции - очень многое значит. Вот пример того, когда чиновник развернут в сторону решения проблемы и не отрицает ни одного способа ее решения. Он потратил время, чтобы прояснить, насколько серьезна инициатива, кто поддерживает, зачем, увидел, что это интересно и перспективно в плане развития человеческого капитала и улучшения качества жизни.

И я считаю, что разговор про Морской музей, про судьбу крепости нужно вести, опираясь на этот опыт. И на следующей конференции, я надеюсь, будет еще больше участников, потому что это реальная коммуникативная площадка, на которой можно найти ответ на вопрос: как? Ведь хочется многого: и чтобы крепость заново «задышала», чтобы парки были, чтобы старые дома не сносили, панорамы не застраивали, а формат профессиональной коммуникации позволяет узнать, как это случалось у других.

Какое до этого дело музею? Прямое. Музей способен осмыслять, предъявлять, препятствовать, сглаживать, оставлять что-то на будущее и показывать через интерпретацию какую-то иную картину реальности, которая делает жизнь интереснее, спокойнее и менее конфликтной. Музей – это уникальный инструмент для решения очень многих серьезных социальных проблем. Вопрос в том, что часто музей воспринимается всерьез только там, где Москва и Петербург – то, что раньше называлось «в России». Только там, якобы, настоящая история страны, там кремли, там писательские дачи, там памятники победы, а здесь молодая территория, на которой ничего этого не было. Таков стереотип.

Да! Вклад российский здесь меньше по сроку. Но не в сроках суть.

Может быть, если мы по-настоящему узнаем причинно-следственные связи: почему люди здесь оказались, откуда такой масштаб, например, у крепости Владивостока, или Транссиба, какие такие люди с такими головами и ручищами смогли все это придумать, построить, ввести в оборот? Да так, чтобы мы, потомки, «дербанили-дербанили», а оно все стоит и стоит. Да, там на три-четыре биографии посмотри и встанет вопрос, что мы вообще-то мало чего сделали для этой земли. А у кого-то, я уверен, родиться желание преемственности. Острое желание быть причастным к этим великим историям созидания и трудолюбия. Умению мечтать и быть предприимчивыми. Удачно совмещая это с проявлением искреннего патриотизма и большого мужества.

Не надо противопоставлять, что здесь не тысяча лет Руси, давайте хотя бы свои, дальневосточные триста лет в составе России разберем так, чтобы это заработало на желание здесь жить, чтобы люди увидели, что эту территорию можно любить не только за море и бескрайнюю тайгу.

- А есть концепция Морского музея?

- Есть и включает анализ того, что вообще такое – морские музеи. Есть карта морских музеев мира, которые находятся даже в самых отдаленных местах планеты. Есть карта морских музеев России: в Москве, как в порте всех морей, - два музея, в Санкт-Петербурге - центральный военно-исторический музей, корабли-памятники в некоторых городах на севере, и самый большой – Музей мирового океана в Калининграде, который начинался с научно-исследовательского судна «Витязь», у которого до сих пор на борту порт приписки «Владивосток». И нам же укор, что мы не сохранили корабль, который открыл Марианскую впадину.

А дальше: что мы предлагаем, учитывая специфику регионального контекста. Вот Дальний Восток: длина побережья – 39 тысяч километров, 22 морских торговых и десять рыбных портов, присутствие России в регионе – более 300 лет. То есть это гигантские объемы нашего присутствия на Тихом океане, а что мы имеем по факту? Несколько небольших выставочных проектов в Находке, маленькие корпоративные музеи в ДВМП и МГУ им.Невельского, военно-исторический музей Тихоокеанского флота и океанариум.

- Что не дает сейчас запустить процесс? Отсутствие денег?

- У нас в музейном мире лет пятнадцать-двадцать назад, когда появлялись грантовые конкурсы, многие музейщики заявляли грантодателям: «Зачем вы просите от нас идей, вы нам денег дайте и сразу все изменится, у нас просто денег нет, а так все есть». И грантодатели тогда пытались объяснить одну простую вещь, что деньги – величина переменная: сегодня нет, завтра появились.

Ведь, кто знал в 2004 году, что строительство мостов и АТЭС – это все серьезно? Деньги – величина переменная, должна быть проектная готовность, и она у нас есть.

- А это что?

- Это готовность отреагировать на возможности. Это когда завтра говорят: деньги есть, держите, только дайте проектные идеи, а лучше проект и обоснование его целесообразности. Если не знаете что сказать в ответ, значит, лукавили, когда говорили: дайте денег, исходили из того, что вам их не дадут и значит можно ничего не делать. Наша с коллегами проектная готовность – взять и двинуть идею Морского музея, а вдруг она «выстрелит».

А если действительно «выстрелит», то запустится процесс, который обернется многократной пользой для региона. Филиалы Эрмитажа, Русского музея, Третьяковки, музей Арсеньева, дом Элеоноры Прей, Морской музей - в рамках города можно и нужно создать такую плотность культурной среды, чтобы у человека, один раз приехавшего сюда, был повод вернуться, а у живущего здесь, была важная причина не уезжать.

И причина эта – причастность их территории, семьи и их самих, к богатейшей культуре и великой истории.