"Там есть ощущение дома, но это не дом"
— Скажите, такие нечастые и непродолжительные поездки в Приморье компенсируют недостаток родного места? — Даже если по дням не компенсируют, то мы стараемся максимально "утолочь" эти дни, и мои ребята, которые работают со мной, думаю, просто молятся, когда я улетаю и потом, видимо, лежат неделю, не вставая. Потому что я знаю, что у меня нет времени, и надо сделать все, например, за три дня. И пока получается, как-то утрамбовываемся – силы есть.
— Получается, вы сейчас живете на три дома – Владивосток, Москва, Франция.
— Во Франции, да. Но пока мы решили Ярославу забрать в Москву (дочь учится во Франции).
— Это связано с терактом в Париже?
— Да, мы проснулись утром, увидели новости, и это было такое потрясение, как 11 сентября 2001 года. Конечно, мы стали сразу звонить дочери. Слава богу, с ней было все в порядке. Но мы решили пока забрать ее в Москву.
— А почему Франция? Я знаю, что вы очень любите эту страну, говорите часто о ней.
— Мы раньше постоянно там отдыхали, в той стороне, на побережье. Там тепло, можно купаться, да и там уже все знаем за столько лет. Мы там как дома.
— В Монако?
— Да. Мы всегда жили где-то рядом. Это красивое место, очень чистое, там нельзя даже просить милостыню. Хотя, Ефим Семенович (Звеняцкий – прим. ред.) умудрился это сделать. Это было в 98 году, тогда нескольким театрам, которые не закрылись в перестроечные годы, кто-то придумал давать якобы пальмовую ветвь за то, что они продолжали работать в это трудное время. Было не так уж много таких театров со всей страны, и мы попали в этот список. Поехали туда с Ефимом Семеновичем. И там, на месте, нас наотмашь, конечно, убила эта красота. Нам сказали: "Здесь нет людей, которые просят милостыню, их сразу же из забирает полиция, а после депортируют из страны". Звеняцкий любит делать все наоборот, он тут же снял кепку и сел на лестнице. Конечно, мы просто шутили, он юморной человек. С тех пор прошло много лет.
Там есть ощущение дома. Но все равно это не дом.
— Дом здесь?
— Дом – Россия. Но когда меня спрашивают, куда я полечу, я все равно теряюсь, я не могу сказать "домой", говорю или Владивосток, или Москва. Пока, видимо, идет еще процесс отрезания пуповины. Ты откуда сама?
— Из Находки.
— Вот есть у тебя такое ощущение: здесь сложно, нервно стало, все достали. И вот ты садишься в машину, проезжаешь Штыково и другие населенные пункты, и есть ощущение, что с тебя сваливается что-то?
— Ты как будто в позу зародыша ложишься..
— Да, это такое эмбриональное состояние. И у меня также. Я когда за Михайловку заезжаю и вижу эти просторы и красоты, чувствую, как будто отваливается какая-то короста и открывается розовая кожа.
Об актерской профессии...
— У вас всегда очень метафоричная образная речь. Какая у актеров бывает профессиональная деформация? — Очень серьезная! — А в жизни играть приходится? — Нет. В этом смысле у всех по-разному. От тебя зависит. Допустим, ты сыграл Гамлета или Офелию, и тебе уже очень трудно пойти и, например, вынести мусор. А есть те, кому все равно. Я не знаю, что лучше, а что хуже. В моем случае, я резко переключаюсь. У меня по Чехову – я прыгаю с места в карьер и уже, например, бабушка. А вот закончился спектакль, все попрощались, и я уже совершенно бытовой человек. У меня нет такого – вот надо покурить, подумать, как я сыграла. Это другие люди, они для меня непостижимы. Я не говорю, что это плохо, но мне этого не понять. И я бы точно не смогла быть голливудской дивой, потому что я очень реальная. Может быть, это какие-то мои "тельцовские" качества."Самое страшное – потерять память"
— Я знаю, что в вашей жизни была одна судьбоносная встреча с Алексием II, вы говорили, что один час общения с ним перевернул всю жизнь. Это ведь не потому, что у этого человека есть священный сан? — Нет, конечно. Это человек, рядом с которым очень хочется плакать. Я сидела рядом с ним и постоянно отворачивалась, боялась заплакать. Это был катарсис. Он так на меня смотрел! Мы знаем, как смотрит любящий папа на ребенка. Он смотрел, как тысячи пап… Мне хотелось рыдать и прямо сейчас залезть к нему на ручки. Мне приходилось постоянно сглатывать этот комок, и я делала это, как мне казалось, незаметно… У него были очень красивые руки, какие я мало у кого видела – длинные интеллигентнейшие пальцы, красивая ногтевая лунка… и вдруг он посмотрел и сказал: "Может быть чаю?". И вдруг я вспоминаю, что в приемной предупредили, что ни в коем случае не надо задерживать его, у человека огромная нагрузка. Мы просидели с ним час. Я уверена, что это он специально предложил, потому что видел, как меня колошматило, просто как Каштанку. И в конце он сказал: "Да, Сергей Михайлович, Лариса Дмитриевна у вас боец!" Откуда он это взял? Я сидела там просто как выжатая тряпка. Я вышла оттуда как после эмоциональной центрифуги. Лишь бы Господь до конца жизни оставил мне память, чтобы мы могли вспоминать такие мгновения и людей, которые были с нами. Потому что проблемы с памятью – это очень страшная старость. Я буду молиться и всегда прошу, чтобы была свежая голова, у меня много воспоминаний, я буду ими жить.
— То есть, это самое страшное – потерять память, потерять разум?
— Да. Понятно, что душа будет всегда, но память для того, чтобы открывать эти мои файлы.
— Когда в жизни вы были наиболее счастливы? Состояние абсолютного счастья – это что?
— Я вспоминаю студенчество, мне кажется, все 4 года были счастливыми. Вспоминаю работу в театре, мне кажется, что наша Япония, когда для нас стали открываться новые страны, это тоже было счастье. Мы просто падали в обморок на нервной почве. Мы видели там костюмы моей мечты и не знали, что нам купить – машину или костюм, цена была одинаковая – 150 долларов стоил костюм и столько же – подержанная машина.
— За политикой следите в Приморье?
— Интернет я вообще не читаю, иногда смотрю "Вести 24". Сидеть в Интернете и читать – для меня это просто невозможно, у меня есть куча дел, мне некогда.
— Я читала воспоминания Собчака. Там описан одень день, который он вспоминает как один из самых неожиданных дней в своей жизни, когда состоялись выборы мэра Санкт-Петербурга, и он их проиграл, причем, проиграл с совсем небольшим отрывом. В воскресенье вечером стали известны результаты, а в понедельник у него замолчали все телефоны. И он описывал момент, когда твоя востребованность прекращается и наступает тишина в эфире. Вы пережили такой момент?
— Если лично обо мне говорить, я думаю, что это в минимальной степени меня коснулось, потому что даже за время активного периода я старалась общаться с близкими мне людьми, с моими друзьями. Было много новых знакомств и новых связей. Конечно, той лавины, которая была, когда мы занимались благотворительностью или чем-то еще – это ушло, потому что ушла эта ответственность.
А все остальные со мной. Я думаю, что если спросить у моей второй половины, у него было то же самое, на нем, также как на Собчаке, лежала огромная ответственность и еще большее количество контактов.
— Сергей Михайлович переживал этот момент?
— Я думаю, он прочувствовал, то, о чем писал Собчак и пережил это точно также. Но, ничего личного, как говорит Сергей Михайлович, это норма, так и должно быть.
— Вам удавалось на протяжении всех этих более чем 10 лет четко отличать, что любовь, а что нет, и когда просто вами пытаются пользоваться?
— Кто-то действительно пытался пользоваться, а кто-то относился с искренним интересом. Потом я научилась говорить "нет", научилась понимать, что нужно людям от меня. Иногда делала вид, что не понимаю, что человек делает, и смотрела, насколько далеко он может зайти.
Мы никому не нужны, кроме своей семьи, своих близких и своих друзей. Никому! Я себя люблю, как творение божие, и также люблю всех людей. Но то, что мы делаем – мы как скальпели, не мы это делаем. И когда люди говорят "спасибо", я понимаю, что это не я сделала, просто у меня была возможность.
— То есть, нам дается?
— Да, и когда к этому так относишься, то гораздо легче, меньше проблем с головой, с самооценкой.
— То есть никогда о себе не думаете, что вы великая актриса?
— Нет, конечно, стыдно так думать. Иногда мы с девочками встречаемся, например, с Олей Хохловой и думаем, какие мы были молодые, красивые, почему мы этим не пользовались. А что мы могли делать такие молодые и красивые? Смотрим фотографии, на 50-летие Ольга сделала мне прекрасный фильм, мы смотрим его и плачем. Какие мы были!
О красоте и старении
— Когда человек взрослеет, он внутри становится лучше…
— Не все!
— Очень многие, если они правильно взрослеют. Но почему вот эта проклятая оболочка становится все хуже, и хуже, старее и старее, что с этим делать и как это принимать?
— Не зацикливаться. Во-первых, нам всегда нужно знать, что вот они стоят – 18-летние, 25-летние, как нам встать с ними рядом, скажи? Думаешь, никто не увидит, что ей 18, а мне 100? Чем я могу его заинтересовать? Только своей болтовней. Не надо зацикливаться на каждой морщине, бежать сразу ее колоть. Да, колите, пожалуйста, но это не должно становиться доминантой в вашей жизни. Иначе счастья нет никого. Ты постоянно думаешь, как лечь перед мужем, потому что вот здесь бок повис, а вот здесь брыля повисла. И как встать и под каким светом. Да мне все равно! Если не любит, пусть идет туда, где ничего не висит, и брыля еще присобачена к челюсти.
— Как хорошо, что у нас есть еще видеозапись, потому что по вашему описанию – 100 лет, брыля висит, получается та еще картинка!
— Да уж, Тортилла получается. Но главное, да, не зацикливаться. Когда у меня был салон, я заметила такую особенность – когда женщина приходит в стрессе, ты на нее хоть что намажь, ну станет кожа чуть светлее, насытится кислородом, а глаза останутся те же. А другой смотришь в глаза, а оттуда свет, у нее все комфортно дома, ее любят. Да ее хоть детским кремом намажь, она выйдет еще лучше, чем была.
"Пусть я буду Тортиллой, но я хочу живого общения"
— Слушала недавно интервью Чулпан Хаматовой. Она говорит: "Мне катастрофически страшно наблюдать за тем, как тупеет публика". Причем, речь шла о публике театральной, о том, как она реагирует на шутки, на какие постановки собираются залы, на какие нет, что сейчас эпоха фастфуда, в том числе, и духовного, что всем нужно просто, люди перестали ощущать нюансы, наслаждаться, им нужно, чтобы все было прямо. Вы это замечаете? — Конечно. Я стараюсь, чтобы в семье было общение. У нас есть правило — мы убираем все телефоны. Роскошь общения — самая большая ценность. Я хочу человека чувствовать, видеть, дотрагиваться до него. Я не хочу переписываться, если есть возможность поговорить лично, я всегда буду говорить лично, мне нужны глаза, я должна получать от тебя и давать тебе! Я буду до старости декларировать это и со своими детьми общаться так. Не хочу нажимать на кнопки, не хочу! Я — не продвинутый человек, пусть я буду Тортиллой, кем угодно, я хочу живого.
— Завтра у вас праздник – день рождения мужа, поделитесь, что ему подарите?
— Я знаю, какое он вино любит, и заказала ему коллекцию небольшую.
— Что бы вы себе пожелали на Новый год?
— Я очень хочу мира. Читаю старцев – мало утешительного. Мне ничего не надо, я хочу только, чтоб все были здоровы, и был мир, правда. Мы говорим про общемировую демократию, я мало в нее верю… Мне не нравится, когда люди залезают в чужую семью, мне не нравится, когда меня "нагибают". Я не хочу, чтобы ни мою семью "нагибали", ни страну. Я хочу, чтобы каждый жил, как хотел. Каждый народ достоин своего правителя. Мы живем сейчас, и если вот так происходит, значит, так надо. И можно писать все что угодно в Интернете и возмущаться, что вокруг все делают неправильно. Иди и измени, а если не можешь, если ты мышь, то так и живи и сделай счастливыми хотя бы своих близких – семью, детей и тех, кто живет рядом.
Хочу пожелать, чтобы все не болтали, а делали, чтобы был мир, чтобы все были здоровы. Чтобы не "садились" на всякие легкодоступные вещи, а прилагали бы усилия, чтобы найти труднодоступную информацию, чтобы развиваться и стать умнее, щедрее, терпимее.
