25 лет на посту ведущей Приморского телевидения, фильм о первой кругосветке Федора Конюхова, единственное интервью с Борисом Ельцином на первом съезде депутатов РСФСР, куда не пустили ни одного журналиста - Татьяна Костырка по-прежнему самый неунывающий человек, полный юмора, задора и хорошего настроения.
О том, как жизнь стала тесно связана с телевизионным эфиром, о нелюбимом слове «ветеран», и о том, какова сегодня современная журналистика, Татьяна Костырка рассказала PrimaMedia.ГОРОД.
Я - девочка владивостокская, родилась здесь. Это был частный дом в районе БАМа. Я часто уходила в большущий огород, в дебри сада, который посадил папа своими руками, и писала. Дневник и лист бумаги из тетрадки в клеточку были моими друзьями. С 14 лет я входила в творческое литературное объединение «Багульник».
Первая моя публикация до сих пор сохранилась у меня. Была такая газета «ТОК» («Тихоокеанский комсомолец»), в ней и напечатали мою первую заметку. Я была очень стеснительным человеком, но, тем не менее, набралась храбрости. Нашла адрес и открыла однажды дверь в эту редакцию. Пришла в валенках и зимнем пальто. Со мной поговорили и сказали: «Принесите то, что вы пишете». Я принесла. И как девочка, выросшая среди поросят, уток, гусей, кроликов, конечно, я писала о природе.
И потом эта публикация. Это был восторг, юношеское счастье. Мне кажется, такое уже не повторяется, такое острое, чистое и какое-то хрустальное.
В 14 лет влюбилась, как все нормальные девочки. Любовь была страстная, безответная, естественно. И я уже писала о переживаниях, о том, как тяжело любить и не видеть ответа. И первую любовь помню, и первую публикацию помню.
Когда я определялась как личность в подростковом возрасте, это было время лириков и физиков. Старший брат пошел учиться в ДВПИ, настоящий технарь. Как говорили родители: «Получишь диплом, и, слава богу. Ребенок определился».
Я хотела быть врачом. Мне очень нравилась медицина. Мама, наверное, хотела, чтобы я стала учителем. Ей всегда казалось, что учитель – это что-то такое стабильное, правильное и очень нужное девушке.
Я очень любила шить. Шитье, кукольный театр, кружки в школе... все это было мое. Я шила костюмы, переснимала выкройки из журналов. Тогда еще даже не знала слово «дизайнер», но точно понимала, что буду хорошей портнихой-закройщицей.
Высшее образование в то время можно было получить только в Москве. Поэтому я нашла справочник наших учебных заведений и уже в 10 классе показала родителям. Папа сказал маме на это так: «Дочку в Москву не пущу – скурвится». Я долго потом в словаре Ожегова искала это слово. И поняла, что папа – очень крутой, водитель, хохол, и дочка должна быть рядом. Поэтому и вышло - лирик или физик.
Хоть я и закончила физико-математическую школу, меня не привлекали технические, сложные и точные науки. Все-таки я - романтик. И газета «Тихоокеанский Комсомолец» дала мне путеводную звездочку, нить Ариадны.
На факультет журналистики я не поступила, хотя у меня уже были публикации. Там был нужен стаж работы в два года, да и конкурс был большой, я его продула. Мне предложили пойти на филфак, который тоже определил мою судьбу.
Первый раз подойти к двери телевидения я себя настраивала дней пять. И на первом курсе я открыла эту дверь. Мне предложили стать сразу помощником режиссера – помрежем.
Должность эту я потом писала на листочке раз 20, чтобы сказать родителям. Оплаты как таковой не было. Это были вечерние программы и прямые эфиры. Я ставила на титры картинки, но придавала этому большую значимость. Когда я окончила университет, вышла замуж, родился сын.
Но в любом случае, телевидение уже было мое. Оно проросло в меня, и я осталась в нем на 25 лет.
Я почему-то не люблю слово «ветеран». Был период, когда я возглавляла профсоюз, мы собирали ветеранов телевидения. Мне очень нравилось, когда приходили дикторы, которых я в свое время, будучи девочкой, видела на экране, боготворила и с пиететом к этим людям относилась. Приходили те, кто меня брал на работу. Мы встречали их в большой студии Дома радио, потчевали, были накрыты столы, были концерты.
Мне казалось, что мы так много для них делаем. Вот они были ветеранами.
Для себя считаю, что я в таком красивом возрасте… Меня, конечно, могут называть ветераном, но сама это слово для себя не приемлю.
Я была в красной кофточке. Своими руками ее связала. Она диссонировала с моей внешностью, просто порнография какая-то. Когда смотришь на себя в экране, думаешь, что ты страшный, большой и толстый. И вот это все через себя и пропускается.
Надо было научиться отсеивать, но это пришло потом. Конечно, мокрые руки, ладошки, трясутся коленки, говоришь, запинаясь. Я прожила разные эфиры. Когда ты читаешь с листа – это одно, потом появились другие технологии. Но мне все это нравилось.
Когда я после прямых эфиров приезжала домой, я сразу закрывалась и говорила моим любимым, чудным сыновьям: «Только ничего не говорите». Пока добиралась от Суханова до Чуркина, где я жила, я себя критиковала полностью.
Это чувство, что ты что-то делаешь не так, оно, кажется, у меня на всю жизнь осталось.
Даже говоря сейчас с вами, я уже потом буду отщелкивать, что я сказала. И я буду думать: «Господи, Тань, вот нафига ты это говорила. Дурь какую-то несла».
Первый эфир – это не первая любовь. Это что-то по-другому. Это как роды. Рррааз, а потом освобождение. Ты вышел из студии, но кто бы что ни говорил – ты это сделал.
У нас была программа «Диапазон», целый час прямого эфира. И, как правило, среди калейдоскопа гостей были VIP-персоны. Например, руководитель «Дальэнерго» или чиновник в ранге вице-губернатора. Вот один из таких гостей пришел на прямой эфир, а в кабинке сидела девушка, которая принимала звонки и носила листочки с вопросами.
К этому эфиру меня очень готовили. Гость был очень нужен нашей краевой власти, статусный, и вся верхушка наблюдала этот эфир. Потом в кабинетах с красной дорожкой это все разбиралось.
Я это знала, очень серьезно к этому эфиру подготовилась. И вот несут записочки: «Потерялась собака такой-то породы. Объявите в эфире». И телефон. Я понимаю, что когда мы говорим о том, что отключается свет в крае, шахтеры касками бьют у «Белого дома» и ждут прибавки, и вообще жизни нет, я положила этот листочек с собачкой и подумала: «Где собачка и где общественно-политическое вещание?».
Не знаю, какой бес в меня вселился, кто там сверху сказал, что иногда нужно быть глупой, я взяла и про эту собачку все-таки прочитала. Да еще и несколько раз.
Приехала домой, поняла, что дурь стопроцентную сотворила. Утром я боялась идти на работу. Поднимаюсь по ступенькам, руководитель телевидения смотрит на меня и говорит очень сурово: «Зайди в кабинет».
Ну и понеслось вместе с ненормативной лексикой: «Я тебя должен отстранить от эфиров, понимаешь?! Когда сидит такой человек, и мы говорим, что до Москвы надо достучаться, как плохо все в Приморье, нас не финансируют, нет федерального бюджета, краевой трещит по швам, причем здесь собака?!»
Я только и могла сказать, что не знаю, как так получилось. Тяжело было, поплакала. Меня коллеги пожалели, но я себя очень долго за это ругала. Кстати, так и неизвестно, нашлась эта собака или нет.
С собаками у меня всегда были странные истории. Однажды увидела возле здания телевидения колли, я ее забрала, отнесла в машину, привезла домой. А потом оказалось, что это собака нашего режиссёра Татьяны Емельяновой, которая вслед за ней ушла утром на работу.
Раньше вместо вахты дежурили милиционеры. И вот как-то подходят ко мне и говорят, что мне что-то оставили. Думаю, ну, цветы оставили – ладно. Коробку конфет иногда после эфира приносили или шампанское.
А тут смотрю, что-то в газетке завернуто. Период был тяжелый в те годы, нам не платили, но были продовольственные карточки. Милиционер сказал, что приходил пожилой человек, ветеран, какой-то заслуженный деятель. Этот дяденька написал мне записку обычным карандашом на листочке в клеточку: «Татьяна, вы – чудо. Это для вас!»
Милиционер говорит: «Я боюсь разворачивать. Хотите – разворачивайте». Развернула этот сверток газетный, а там хвост красной рыбы. Это признание меня. Так меня любили на экране.
По заказу японской телекомпании «NHK» мы снимали фильм о красотах Курил. Считаю, что это был подарок судьбы. Когда бы я еще попала на два месяца на Курилы? И параллельно мы делали фильм для Погрануправления.
Они везде нас сопровождали. Мы должны были показать, как наши пограничники борются с браконьерскими шхунами. Меня с оператором посадили в небольшой катер. Ночь, погоня, мы миновали несколько островов. Браконьеры скрылись, а мы стоим в море.
И военный что нас сопровождал, говорит: «У нас небольшая проблема, заглох мотор. Сейчас за нами придет подмога, и мы вас пересадим». Приходит через какое-то время рыбацкая шхуна кавасаки.
Я – телец, человек земной, страшно боюсь воды, не моя это стихия. Говорят, что надо перешагнуть с борта на борт, и мы пойдем на базу. Я начинаю делать шаг и не могу. Тогда заявляют: «Сейчас тебя веревками обвяжем».
В три часа ночи этому военному в большом ранге явно было не до меня и моих колебаний. Он говорит: «Шило пила?» Я знала, что так на флоте называют спирт. И он меня просто ставит перед фактом: «Будешь». Достает кружку замасленную, алюминиевую, кусок хлеба. Из фляжки наливает мне и говорит: «Только не дыши». – «Зачем?» - «Легче будет пересесть». Я - человек ответственный, понимала, что надо, выпила.
Все закончилось тем, что я проснулась, когда что-то мягкое, шершавое, теплое меня гладило по щеке. Открываю глаза, сидит большая красивая собака, полизывает меня по щеке. А какой-то молодой человек в топку бросает уголь.
На погранзаставах места, где женщине вот так вот переночевать, нет. И меня, видимо, отрубившуюся, положили на топчан в кочегарку. И вот матросик-кочегар и смотрел утром во все глаза на девушку с большой земли.
Это было в 1990 году, я прилетела в Москву. Был первый съезд депутатов РСФСР, и к Борису Ельцину не пускали журналистов вообще, в том числе и столичных. У Спасских ворот мне удалось передать записку его охране.
Я написала, что обязательно должна провести с ним интервью, преодолев 12 тысяч км и добравшись сюда из Владивостока. И он согласился, меня провели к нему. Эту видеозапись потом просили у нас все телеканалы, потому что ни у кого из журналистов больше не было с Ельциным в тот день встреч.
Среди коллег всегда был повод отметить что-то. У нас висела большая доска, и там было разделение на черное и красное. Раз в неделю проходили летучки.
Был в журналистике в те годы режиссер-обозреватель - человек, который на неделе смотрел и давал оценку программам. И на летучке выбирали сюжеты, которые заслуживали поощрение и гонорар побольше. Их вешали в красную зону, а аутсайдеров на черную. Пусть и обидно, но ведь тоже повод.
Самое главное для телеведущей в профессии быть трудяшкой, работягой. Я иногда думаю: что меня спасало? Вставать в 4-6 утра никому не хочется. Столько колесить по Приморью, чтобы как минимум из того же Дальнегорска привезти шесть разных сюжетов за раз. И ты просыпаешься в 4 утра, едешь на эфир, красишься в машине. Визажистов в то время не было у нас.
Не к тому, что нельзя не сломаться. Но приходили творческие и интересные люди и почему-то уходили. Это их личный выбор. А остались все-таки трудяги. А потом такой кайф испытываешь, когда видишь свою работу в эфире.
Каким должен быть телевизионный человек? Трудягой однозначно. Лентяев эфир не выдерживает. И надо любить то, что ты делаешь. Я до сих пор скучаю без этой работы.
Диктор - это красивая внешность и хорошая дикция. Нас ведь особо никто не учил ни визажу, ни произношению. Ходили в институт искусств, обращались к фониатору, если были проблемы с голосвыми связками. Надо было обязательно раз в год ездить на курсы повышения квалификации в «Останкино» в Москву, где дикторов и учили.
Диктор на самом деле не должен писать текст. Он должен хорошо сказать то, что написано другим. Он должен влюбить и понравиться. Я их считаю особой кастой. Сделать так, чтобы с той стороны экрана запомнили, и текст донести – это дорогого стоит. Мы-то, журналисты, стали более всеядными. И пишем, и говорим.
Сейчас очень легко относятся к тому, как ставить ударения. Вообще русский язык теперь упрощен. Но я не люблю, когда критикуют нынешнюю журналистику. Радийную, телевизионную, какую угодно. Она мне нравится.
Пусть на меня не обижаются люди пожилого возраста. Но вот говорят: «Когда вы были, телевидение было классное. А вот сейчас…» Эти разговоры я просто на корню жестко пресекаю, при том, что я – мягкий человек.
Я говорю: «Сегодня классное телевидение. Я его люблю». Они – умницы. Они все работяги, такими же были и мы. Просто время было другое. Была газета «Правда» и один комитет по телевидению и радиовещанию.
Надо быть совершенно смешным и ленивым, чтобы не понять, что есть свои звезды. Сегодня ребята – умнички. Будь то телевидение, радио, печатное издание, интернет. Мне нравится калейдоскоп лиц сегодняшнего ТВ. Мне нравятся молодые ребята. Видно, что пробуют себя, растут. Кто-то уходит, кто-то идет выше, кто-то уходит в параллельную сферу.
Вообще журналистика сегодня классная. Просто она трансформировалась. Я очень люблю круглые столы на МедиаСаммитах и всю эту тусовку, когда спорят, нужен ли глянец, нужны ли печатные издания. Да все нужно! Главное, если ты честен и хочешь в этом быть.
Я раздражаюсь, когда в тексте нет души, и ты не пронес его сквозь себя. Наверное, сложно каждый день это делать. Но не люблю такое отношение в работе. Мол, я написал, а вы схавайте все, что я сделал. Это ваши проблемы, понравится вам или нет. Но это редко бывает. Я уже перестала переживать за журналистику, как это было раньше.
Я ушла главным продюсером «СТС-Восход» в 55 лет. И было немного ревностное отношение, что мы делали чуть лучше. А потом я сказала: «Цыц, дорогая. Успокойся. Посмотри на календарь, какое время. Чем занимаешься ты, и какие ребята пришли?» Все.
В мою бытность пришла хорошая группа ребят - Боря Макарычев, Сережа Землянский, Вася Красюк. Я никогда не была преподавателем, хотя иногда кажется, что, может быть, и надо преподавать. Мы были больше наставниками. Они писали, а мы были с ними.
С Сережей Землянским как-то было боевое крещение на 9 мая. Весь эфир, который надо было выдать, мы делали с ним вдвоем. Какие они, которые приходили тогда нам на смену и пришли? Да классные! Многие из них историки. Они с каким-то своим голосом пришли, со своими взглядами. И по-другому даже писали.
Мне кажется, любой человек, который работает в публичной творческой профессии, проходит стадию деформации. Вот я стал таким, нос кверху. Типа маленькая, но звезда. Потом бывают моменты в жизни, слава богу, что бывают, когда тебя так бабахнет по голове.
Конечно, была женская конкуренция в работе. Мы же девочки - воображульки. Материально мы все были одинаковые. Но всегда есть те, у кого достаток больше. И когда появились эти несчастные китайские шубы, а ты ходишь чёрте в чем, то, конечно, хотелось купить себе это. Да и на экране что-то новое надеть. Меня очень сильно выручало в те годы умение шить.
Но в любом случае, телевидение – это семья. Здесь ты ходишь беременная, рожаешь детей, сюда ты несешь все. Здесь можно поссориться, да так что не разговаривать два года, а все телевидение это наблюдает и делится на лагеря. Сколько семей разбивалось, сколько сходилось, когда мы вместе ездили в колхозы, но это же эмоции, жизнь. И главное - одна семья.
У меня вирус телевидения, вирус публичности.
С одной стороны, я мозгами понимаю, что хочу быть востребована. Я очень хочу быть полезна. Нас смотрели, нас критиковали. Но этот срез общественного мнения мы чувствовали. Когда вы пишете интервью, вы же не думаете о том, нравится вам человек или нет, вы вытягиваете из него лучшее. Лучшее – это ваша проекция, отражение. Что журналист написал – это его лицо.
В апреле этого года во Вьетнаме я впервые села на байк. Такой земной человек, медвежонок, но села. Впереди сидел мой старший сын. Движение было такое, что дух захватывает, страшно, но я это преодолела.
Да, мне 66, и теперь хочу научиться водить мотоцикл. Я лет 25 вожу машину. Но сейчас хочу записаться на курсы экстремального вождения. Мне не хватает драйва, и я всегда стремлюсь преодолеть себя.
Хотя, что такое преодоление себя? Взять и развестись с мужем, страшно по этому поводу переживать. Знать, что у тебя два сына, и ты виновата перед ними. Потом опять выйти замуж, опять где-то ломать себя. Это тоже преодоление.
В «Единой России» я отработала почти 10 лет. Почти каждый год менялись руководители. А как ты? Ты же не хлопнешь дверью. Ты должен как-то себя туда вложить. Это драйв.
В телевидении всегда хочется материал сделать лучше. Я понимала, что со мной рядом работают ребята, которые классно пишут. Мне казалось, что я на их фоне чуть-чуть отработанный материал. Мне всегда нужно было преодолевать это.
Когда не было интернета, были библиотеки, я зачитывалась книгами. Я понимала, что если буду много читать, то это всегда мне поможет. Помню, даже кто-то мне сказал, что образ Костырки такой: она идет из библиотеки Фадеева с авоськой книг.
Сейчас английский надо выучить. У меня много планов. Мне очень хочется, чтобы я нравилась своим сыновьям и внукам, чтобы они мной гордились.
Текст: Юлия Никитина. Фото: Илья Табаченко. В материале использованы архивные снимки, предоставленные героиней интервью. Редакция PrimaMedia.ГОРОД благодарит ГТРК "Владивосток" за помощь в проведении фотосъемки.
