XXI век называют веком биомедицины: секвенирован геном человека, генотерапия стала абсолютной реальностью и считается, что индуцирование стволовых клеток может решить абсолютно все проблемы со здоровьем. То есть теоретически, разговоры о бессмертии сегодня уже не кажутся областью чистой фантастики.

Так ли это? С разъяснением мы обратились к проректору по медицинским вопросам - директору Школы биомедицины ДВФУ, доктору биологических наук, прфессору Юрию Хотимченко.

- Юрий Степанович, расскажите про перспективы развития биотехнологий и медицины в регионе в русле того, чем занимаются специалисты и студенты вашей школы?

- Смотрите, биотехнологии – это одна область, медицина – немного другая, фармация – третья. О чем конкретно мы будем говорить? Если речь идет про школу ДВФУ, то первое, чем мы занимаемся – это образование. Школа биомедицины реализует образовательные программы по неким стандартам.

Думаю, что мы единственная школа в России, в которой сосредоточено в одном месте несколько образовательных стандартов: первое – это медицинские образовательные программы, которые называются «лечебное дело», «медицинская биохимия», «медицинская биофизика», в рамках которых мы готовим врачей общей практики и других узких специалистов, как на обычных лечебных факультетах медицинских вузов. На эти программы мы берем небольшое количество студентов с высокими баллами ЕГЭ.

Следующие – фармация, биотехнические системы и пищевая биотехнология. В этом году неожиданно поступило много студентов по договору, в том числе иностранцев. Я не ожидал такого набора, потому что в планах у нас было довести контингент до тысячи студентов к 2020 году, а получилось, что уже в 2017 году в Школе обучается 1300 студентов. В прошлом году мы открыли «лечебное дело» – международную образовательную программу, которая единственная из программ ДВФУ читается на английском языке. В прошлом году на нее поступило сорок студентов, а в этом - сто двадцать четыре. Такой скачок не очень хорош, но мы не могли отказать желающим.

- Откуда больше всего студентов?

- У нас учатся студенты из двадцати стран, в том числе из Узбекистана, Таджикистана, Монголии, Сербии, стран Африки и Латинской Америки. Больше всего студентов из Индии, так как между нашими правительствами заключено соглашение, по которому российский диплом признается на их территории. То есть гражданин Индии получает у нас образование, защищает диплом, а потом подтверждает его в Министерстве образования Индии и получает лицензию на право вести врачебную практику.

Сейчас такое же соглашение хочет заключить правительство Бангладеш и еще некоторые страны Юго-Восточной Азии, Индонезия, Филиппины.

- Зачем им это нужно?

- Потому что, во-первых, у нас уровень образования гораздо выше. Во-вторых, в Индии, например, мест на всех студентов не хватает и стоит обучение дороже, чем у нас. Дети очень состоятельных родителей могут поехать на обучение в США, Канаду, Австралию или Новую Зеландию. У нас стоимость обучения примерно соответствует стоимость обучения в медицинских школах Кореи.

- Но это касается образовательных программ, а что по поводу науки?

- Во всем мире наука действительно делается в университетах. У нас в России это не совсем так: наукой занимается Российская академия наук, а образование дают университеты. Университеты тоже могут заниматься наукой, но есть сложности: только в МГУ и СПбГУ есть бюджетные ставки на научных сотрудников, в остальных университетах таких ставок либо нет, либо очень мало.

Есть специальная субсидия на научные исследования, но она не очень большая. Остальная наука должна делаться преподавателями, а средства на нее – это гранты. Поэтому мы пока развиваем грантовую деятельность и другого пути пока не видим. 

- Это, в основном, российские гранты?

 - Да, российские. Вы можете подать заявку на получение американского или европейского гранта, но это очень сложно. Они могут вам одобрить грант на поездку в США, на получение опыта, но переводить деньги на территорию России на проведение научного исследования они, скорее всего, не будут.

У нас в стране, к сожалению, фондов не очень много. Министерство образования и науки дает субсидии на научные исследования, но это небольшие деньги. Есть Российский фонд фундаментальных исследований и туда отправляют заявки как сотрудники вузов, так и сотрудники научных учреждений.

Есть российские научные фонды с неплохими деньгами, но для России это очень мало. Есть федеральные целевые программы Министерства образования с нормальными деньгами – так называемые мега-гранты, но это единичные гранты на всю страну.

Сейчас в ДВФУ третий год реализуется мега-грант в размере 750 млн рублей. Говорить про негосударственные фонды, типа Благотворительного фонда Потанина или Прохорова – несерьезно. То есть пока в стране очень мало фондов, которые могли бы предоставлять гранты на проведение научных исследований.

- А инвестиционные фонды?

- Это совсем другое дело. Если у вас есть разработка и достаточно понятно, что будет на выходе, тогда уже начинается инновация, то есть превращение науки в деньги. И в этой области финансовое предложение сильно превышает предложение ученых. Денег для вложения в научные разработки сегодня предостаточно: в Минвостокразвития люди, готовые инвестировать, стоят в очередь. А вот во что инвестировать – это очень большой вопрос.

- А с чем сложности?

- Во-первых, нужно что-то родить. Чтобы придумать новый лекарственный препарат, мало быть гением фармакологии, потому что гений-фармаколог, как правило, теоретик. Чтобы заниматься поиском новых лекарственных средств, нужен научно-исследовательский институт. У нас, например, в Приморском крае, это Тихоокеанский институт биоорганической химии, где двести сотрудников каждый день ищут новые молекулы, которые, может быть, станут лекарственными препаратами. 

Наш Институт биологии моря занимается поиском новых молекул в океане – в животных или растениях. То есть, для проведения исследований нужна лабораторная база, с виварием, с технологиями на уровне работы с одной клеткой, с работой на уровне молекул, а если этого нет, то ничего и не будет. Мы уже практически создали лабораторную базу для центра по открытию новых лекарств.

Благодаря программе развития ДВФУ, мы имеем достаточные технологии, чтобы проводить такие исследования. Второе – мы имеем оборудование для проведения работ по биомедицинским клеточным технологиям: можем работать с клетками, можем их выращивать, эти клетки могут рассматриваться самостоятельно, как инструмент для лечения болезней, и эти клетки могут быть объектом для поиска новых лекарств.

У нас был большой грант на три года по разработке биомедицинского клеточного препарата, и нужны еще совсем небольшие усилия, чтобы довести его до практики.

- А что за препарат?

- На основе стволовых клеток крови – сегодня по законодательству уже можно заниматься исследованиями в области стволовых клеток. Среди стволовых клеток есть раковые клетки, есть анти-раковые.

Мы в качестве модели для разработок используем несколько линий опухолевых клеток, в том числе клетки глиомы – самые злокачественные клетки центральной нервной системы.

Что нас сдерживает? Отсутствие вивария для животных. Как-то о нем забыли, когда создавали ДВФУ, а для биологии, для медицины он необходим.

- На мировой опыт ориентируетесь?

- Конечно. Мы идем не местечковым путем, а налаживаем связи с развитыми университетами мира: Университетом Лозанны, с Университетом Южной Калифорнии в Сан-Диего, с Университетом Эдинбурга. Наши сотрудники имеют возможность туда поехать и поработать. И один из ведущих сотрудников Университета Лозанны является заведующим нашей лаборатории.

Вместе с сотрудником  университета Эдинбурга мы создаем центр геномной медицины, который будет в том числе заниматься вопросами персонифицированной медицины

- Это новое модное направление?

- Оно сегодня не то, что модное, а необходимое. Уже вполне понятно, что нужно лечить каждого конкретного больного от каждого конкретного заболевания. Например, онкология – злокачественная опухоль, но их так много, и я даже не имею в виду рак желудка и рак легких – внутри одной опуходи есть раковые клетки, чувствительные  по-разному к разным лекарственным препаратам.

Сегодня в стандартной медицинской практике вынуждены назначать препараты, не понимая, какая чувствительность этих клеток к этим препаратам.

Одно из направлений, которое мы реализуем у себя в школе, - это персонифицрованная медицина, когда мы берем материал от конкретного больного и устанавливаем чувствительность его клеток к тем или иным анти-опухолевым препаратам, которые существуют сегодня в нашем арсенале. Это нужно, чтобы не десять препаратов назначать, в надежде, что какой-то поможет, а один конкретный для этого больного, для этой опухоли.

- Правильно ли я понимаю, что сегодня самое востребованное направление по поиску лекарственных препаратов – это онкология. Или препараты от простуды вы тоже ищете?

- Почему нет? Есть, конечно, перспективные направления в фармакологии. Но, на мой взгляд, все направления хороши, в том числе и от простуды. Просто от простуды нет лекарств. Если простуда вызвана вирусами, противовирусных препаратов немного, так как  вирус нечувствителен к лекарственным препаратам и нужны другие подходы. А вот когда мы говорим «вакцина» - это совсем другая история.

- Как вы относитесь к таким вбросам, которые возникают в масс-медиа, что лекарство от рака уже найдено, просто широким слоям оно недоступно по экономическим соображениям?

- Нет, что вы. Это неправда. Проблема рака, как злокачественной опухоли, не решена. Будет ли она вообще когда-нибудь решена – сложно сказать. Есть формы рака, которые сегодня излечимы, причем в 99 процентах случаев. Есть форма пред-рака или начальная стадия рака, когда мы просто удаляем опухоль, и тогда излечение - сто процентов.

Проблема Приморского края в том, что больные обращаются к врачам на третьей-четвертой стадии, когда вероятность излечения очень низкая или практически отсутствует. И есть еще одна проблема: существуют виды рака, которые пока не чувствительны вообще к имеющимся лекарственным препаратам, например, трижды негативная форма рака молочной железы, которая нечувствительна к лекарственным препаратам, плохо чувствительна к лучевой терапии, и после хирургического лечения результаты тоже не очень хорошие.

Сейчас мы ищем молекулы, которые могли бы подавлять и эти злокачественные клетки. На решении этого вопроса мы и подружились с университетом Лозанны: его руководитель предложил заниматься скринингом из различных источников новых молекул для того, чтобы можно было найти перспективные.

- Почему рак невозможно победить в глобальном плане? Это какая-то генетическая поломка человека или вирусная история?

- Есть и вирусогенетическая история – это известная теория происхождения рака Льва Зильбера. Но, конечно, рак – это генетические нарушения, которые происходят в хромосомах, рак в каком-то виде запрограммирован, то есть в определенный момент начинают работать гены, которые приводят к развитию злокачественной опухоли.

Что такое злокачественная опухоль? Это неуправляемое деление клеток. В нормальных условиях этот процесс находится под контролем и внутриклеточных и внеклеточных механизмов, они контролируют размножение этих клеток. В какой-то момент часть клеток выходит из-под контроля и начинает усиленно размножаться.

- Теоретически рак  можно победить полностью?

- Сложно сказать. Один вид рака может перейти во второй, второй - в третий. Могут быть молчащие до какого-то периода гены, которые приведут к раку. Когда приведут: сразу после рождения, через десять лет, двадцать или сто?

Есть известная мысль, что все мы умираем от рака, просто не все до него доживают. Мы побеждаем одни болезни, на смену им появляются другие. Потому что, к счастью или к несчастью, мы все смертны и от чего-то должны умереть.

Но лекарства и биомедицинские клеточные технологии – это не единственное, чем мы занимаемся. Много и других направлений, например, связанных с проблемой инсульта и реабилитацией больных после инсульта, есть направление, касающееся биологической безопасности – на ВЭФ мы подписали меморандум с главным санитарным врачом России, чтобы  вместе с институтом эпидемиологии Роспотребнадзора здесь создать центр биологической безопасности.

Потому что проблема инфекционных заболеваний – довольно серьезная, и она прежде всего социальная, гуманитарная: вы знаете все эти переносы инфекций, трансграничные переходы и так далее.

- Зачем нужен этот центр?

- У нас в университете сейчас обучаются студенты из 60 стран, приезжают они со своими инфекциями, которые мы у себя не знаем, и они у себя тоже могут их не знать. Главный санитарный врач Анна Юльевна Попова четко поставила задачу: готовить кадры по нужным методикам и им помогать. Потому что нужно понимать, какие есть инфекции в приграничных странах и есть ли вероятность переноса инфекции на территорию России.

- Мы же вообще на Дальнем Востоке живем, окруженные вирусами из Юго-Восточной Азии?

- Да, и мы их всех не знаем. Вирусология – стремительно развивающаяся наука и каждый день она фиксирует открытия новых и новых вирусов. Многие из них, изначально не патогенные для человека, например, от морских животных и птиц, могут перейти и в патогенные. И я сейчас не говорю уже о биологическом оружии, потому что мы должны быть готовы ко всему.

- Может быть, подумать о производстве вакцин здесь, на Дальнем Востоке?

- Каждое производство должно быть экономически выгодным. Например, вирус клещевого энцефалита знают все. А у нас, например, есть еще вирус японского энцефалита, о котором мало кто знает. Встречается он на юге Приморского края.

И если основной переносчик клещевого энцефалита – клещ, то переносчик японского энцефалита – комар. А комары и клещи – это несколько разные явления в плане условий заражения. От клещевого энцефалита у нас есть сыворотка, а от японского энцефалита – пока нет. Мы можем заняться разработкой этой вакцины, потому что в случае заражения смертельный исход – 60 процентов, то есть умирает каждый второй. Но случаев заражения настолько мало, что нет статистики, а нет статистики – нет болезни, нет проблемы.

Это редкая инфекция и она не единственная. И мы должны хотя бы думать об этом: вдруг японский энцефалит проснется?

- Существует ли на сегодняшний день вакцина ВИЧ?

- И клиницисты и вирусологи разделились на два лагеря: одни говорят, что такую вакцину нужно создавать, другие считают, что это направление бесперспективное. 

Я в этом направлении не очень больший специалист, но думаю, что некая вакцина все же нужна и возможно, что мы, в школе, начнем предпринимать какие-то шаги.

- Океан и марикультуру рассматриваете как способы получения биологически активных веществ?

- Смотрите, в мире уже существуют десятки и даже сотни тысяч соединений, выделенных из морских организмов. Результаты были, но очень немногие препараты на основе морских молекул дошли до клинической практики. Может быть, многие молекулы мы просто пропустили, потому что не было такого количества эффективных тест-систем. Может быть, мы  к ним вернемся.

Может быть, удастся достать те, которые находятся на большой глубине, и так как там очень необычные условия и молекулярное разнообразие гораздо выше, то мы найдем эти новые молекулы. Пока большая часть мирового океана – это источник функциональных продуктов питания, начиная от водорослей и заканчивая объектами мари культуры.

Марикультура, по-моему, в Приморском крае развивается, сейчас у нас больше 50 фермерских хозяйств, которые ею занимаются.

- А разработкой функционального питания ваша школа занимается?

- Да, это интересное направление и мы его развиваем, потому что помимо медицинских программ у нас есть еще и образовательные программы по пищевым технологиям, то есть по  разработке новых пищевых продуктов функционального назначения. Почему удобно, что эти программы реализуются в нашей школе? Потому что пищевых продуктов много, но нужно иметь доказательную базу, при каких патологиях они действительно помогают, а при каких являются профилактическими.

Например, генеральный директор уссурийского пищевого производственного объединения «Никольск» Сергей Ищенко является профессором нашей кафедры, у него огромное производство, и недавно они проводили у нас дегустацию новых продуктов – традиционные сосиски, колбасу они соединили с морепродуктами, а скоблянку их трепанга сделали с мясом курицы – получилось великолепно.

Но этого недостаточно, важно доказать, что эти продукты действительно обладают профилактическими свойствами и их производство экономически целесообразно. Я бы мог вам показать огромное количество патентов на продукты, разработанные у нас, но это не значит, что каждый патент берут в производстве.

К нам многие приходят с новыми идеями, новыми концепциями, лекарствами, технологиями, но все это нужно доказать.

- А колбаса с морепродуктами – для восполнения дефицита йода?

- По крайней мере, на это рассчитано. Был, например, хлеб с водорослями, но с точки зрения йода – дело бессмысленное, потому что йод при нагревании испаряется. Вообще водоросли – это очень хороший профилактический продукт, надо только придать им какую-то форму, потому что не все готовы употреблять водоросли в чистом виде.

Сейчас мы разрабатываем концентрат на основе пектинов и адаптогенов в форме порошка, который можно добавлять в чай или в кипяток и получается очень хорошее профилактическое средство, так как пектин очень хорошо связывает тяжелые металлы.

Некоторые такие наши разработки вы даже можете помнить – например, полисорбовит и детоксал – сейчас мы отправляем их в Сан-Диего и я думаю, им там найдут применение.

- Есть разрыв в количестве патентов у нас и в США или в Китае?

- С США – не знаю, а с Китаем у нас разница такая: в Китае каждый год регистрируется 500 тысяч патентов, у нас – 30-50 тысяч.

Работать нужно немного по-другому, понимая потребности производства в каких-то новых вещах. Например, в самолетостроении каждое изменение формы крыла было требованием самого производителя самолетов.

Поэтому, когда специалист пишет какой-то патент, он должен четко понимать, куда и для кого он это делает, кто заказчик этого патента.

- Какой будет медицина будущего, если пофантазировать?

- Сложно сказать. Я знаю, чем мы будем заниматься завтра, послезавтра, через пять лет, а дальше – все может поменяться. XXI век называют веком биомедицины, но не в том узком понимании, как мы занимаемся, а более широко, как биотехнологии.

Есть такой термин, трансляционная медицина – когда другие науки: химия, биология, физика - работают на медицину.

- И если в результате такого взаимодействия найдут лекарство от рака, человек станет бессмертным?

- Нет, появятся новые болезни. Бессмертия не будет, и этот факт заставляет нас не останавливаться в научно-исследовательских поисках и продолжать развиваться.