В Приморском академическом театре им.М.Горького вовсю идут репетиции спектакля «Сергей Есенин. Исповедь», где роль поэта-хулигана играет Валентин Запорожец – сын заслуженного артиста России Александра Запорожца и муж актрисы Валерии Запорожец.
Перед 8-м марта мы поговорили с Валентином – как ему даются все эти роли не только в жизни, но и на сцене.
Иногда узнают, что не радует и не тяготит, испытываю, скорее, неловкость, потому что не знаю, как реагировать в такие моменты. Иногда я, как и все артисты, веду какие-то мероприятия, и часто подходят с "мы были на "Крейсерах", можно с вами сфотографироваться?".
Нехорошо так говорить, но есть одна роль, которую я действительно очень не люблю и не играл бы эту ерунду никогда.
Сначала я оказался сыном артиста Александра Запорожца и в Комсомольске-на-Амуре играл на одном паласе с Инной Звеняцкой и Таней Славской, и Таня била меня сломанным игрушечным паровозом по голове. Так что, наверное, это было предопределено, но сам я артистом быть не хотел, а для папы это было вообще неожиданно.
Нет, не помню, но папа рассказывал, что когда я был совсем маленьким, он привел меня в театр, показал сцену и я к этой сцене протянул руки и сказал: "А-а-х". Но это было единственное проявление моего интереса к театру в детском возрасте, и когда я в девятом классе сказал, что хочу стать оперным певцом, папа был, мягко говоря, удивлен.
Друг хотел выкидывать диски, на которых, по его словам, нудными голосами пели оперы. А мне так их жалко стало, красивые были диски, говорю: дай мне, может, папе понадобятся. Дома включил, а это оказался альбом Доминго – Каррерас – Паваротти. И мне неожиданно понравилось, хотя я тогда был суровым пацаном с Нерчинской, которому такие песни не могли нравиться по определению, и мои музыкальные пристрастия тогда очерчивали DJ Bobo и группа "Кармен". Но я влюбился, и в тайне от пацанов начал слушать дома, под одеялом оперу.
Когда папа услышал о моем желании стать оперным певцом, у него на лице отразилось легкое недоумение: пьян ли я, или это, может быть, первые наркотики. Но потом он меня отвел в Академию, и целый год я ответственно занимался, бросил курить, чтобы голос не посадить, начал посещать занятия по сценическому мастерству, и уже непосредственно перед экзаменами решил стать артистом.
Нет, но иногда профессия "прорывалась". Я видел, как он в себя уходил, менялся в лице, что-то внутри проживал. Но и у меня сейчас такое бывает: смотришь какое-то кино, а как он так сделал, а вот так - и ловишь на себе удивленный взгляд жены.
Думаю, что нет. Хотя периодически хочется стать фермером. Потому что работа, которая у меня сейчас, это экзамен каждый день. Сегодня ты сыграл, и у тебя получилось, потому что что-то ты сделал случайно или целенаправленно.
А завтра ты выходишь – и все предыдущее не в счет, ты как новенький, как первокурсник: роль чужая, текст чужой, это не ложится, с этим ты не согласен, с тобой художественный руководитель не согласен. И все заново. И все время на тебе этот груз, что тебя оценивают.
Поэтому хочется куда-то в деревню, где никто не оценивает и ты просто копаешься в земельке. Но я понимаю, что это максимум на три дня, а потом станет невыносимо скучно и я снова захочу стать артистом.
Нет, может, возраст у меня, что к земельке привыкаю, но хочется делать что-то своими руками. Я на Русском острове нашел древесные спилы, а потом обрабатывал их наждачкой – получилась полная хрень, но сделал-то своими руками и теперь это можно потрогать.
А после спектакля я ничего потрогать не могу, и во время - даже на секунду не могу задержать этот момент, а потом достать из кармана и посмотреть, как оно было. То есть мы создаем что-то эфемерное, что ни потрогать, ни сохранить.
Что за вопрос, конечно! Пару раз до такой степени не хотелось играть, что просто думал: помереть, что ли? Ведь зрители-то пришли, и их в зале семьсот человек, а у тебя нет сил на физическом уровне, чтобы просто на ноги подняться. И от этого делается страшно, потому что понимаешь, что делать надо и делать надо хорошо.
Тогда думаешь: так, я возьму себя в руки. А за двадцать минут до спектакля понимаешь, что ни фига ты не взял, организм как не хотел, так и не хочет. А через десять минут – ты еще больше не захотел. Выход остается только один – технический, выходить и соответствовать сюжету, давать реплики, то есть заводить себя, как машину, с толкача, и на десятой минуте вдруг понять, что это один из лучших твоих спектаклей.
Вот в чем парадокс: ты себя раскочегариваешь и чувствуешь, что и зритель принимает, что и зритель реагирует, и в какой-то момент ты выходишь на новый для себя, как для артиста, уровень.
Бывают, потому что не всегда удается эту машину завести в нужное русло. А про самый грандиозный провал, мне кажется, во Владивостоке знают все – это спектакль «Драки шахтеров с художниками из-за стюардесс».
Провал в моем случае был связан даже не с тем, понял зритель или не понял задумку режиссера, а в моей личной уверенности, что я почему-то, вдруг вытащу эту сцену, которая не оправдалась. И ты выходишь – а в ответ тишина, нет отклика. И ты еще раз – а зал не принимает. И тогда ты понимаешь, что не вытаскиваешь, и в этот момент прямо руки опускаются.
Иногда бывает, что именно хочется играть, выходишь на сцену и думаешь: вот, как надо, так легко получается, так здорово. У тебя рождаются какие-то новые обертона, новые интонации, и твой внутренний цензор смотрит и думает: «Валек, ну ты прям в ударе, что ж ты раньше так не играл?».
А после спектакля подходит ко мне папа и говорит: «Да, неудачный спектакль, конечно. До этого были удачные, а этот прямо мимо». А ты-то думал, что играл как Бог.
Актеры – животинки ранимые, и критика ранит, независимо от того, папа это сказал или не папа. Папа-то прав, потому что ему со стороны виднее, но первая реакция у тебя – неприятие. Сейчас мы с папой на сцене не так часто, к сожалению, соприкасаемся, но когда играли «Старшего сына», то происходил такой невидимый пинг-понг: вроде бы говоришь те же самые слова, но как-то по-другому, и он выдает какую-нибудь штуку, что ты понимаешь, что по мастерству он выше тебя на две головы, и ты мобилизуешься, чтобы в другой сцене тоже дать, так дать. То есть возникает такая конкуренция, которая идет только на пользу спектаклю.
А по поводу жены… На премьере «Вассы», где она играет невестку Вассы Людмилу, вообще хотелось всех спрашивать: «А вы знаете, что это моя жена?». А в течение спектакля две окраски. Первая: как она умеет, как она пришла на эту высокую ноту накала, а сам смог бы так? А вторая: поскольку это любимая жена, то ты переживаешь за нее и думаешь, получится или нет, и когда все получается, ты сначала выдыхаешь с облегчением, а потом думаешь: ничего себе, какая жена у меня.
Дома друг друга никогда не критикуем. Потому что если ты любишь человека, то даже считая, что было плохо, не перейдешь на вещи, связанные с профессией. Потому что они часто ранят гораздо сильнее, чем моменты, связанные с личным.
Театральные моменты иногда обсуждаем, но не особенно. Иногда помогаем друг другу учить текст, иногда спрашиваем друг у друга совета: а как ты считаешь, как здесь лучше.
Да, мы все время вместе, но это не отменяет мои походы с друзьями куда-нибудь в бар или ее – с подругами в кафе. И вечер можем провести просто молча за просмотром интересного сериала или пролистыванием ленты в телефоне.
«Больница Никербокер» - очень впечатливший меня сериал и там великолепная роль Клайва Оуэна, которую мне бы очень хотелось сыграть. И «Реальный детектив» - первый сезон, самый тяжелый, самый грузный по восприятию, в который очень тяжело въезжать, но там фантастический Вуди Харрисон.
А иногда смотришь совершенно дебильный сериал, «Ходячие мертвецы», например, но я им так поглощен был, потому что отпуск, ты ни о чем не думаешь, не замечаешь ни каких-то швов, ни как они там играют, что почти не играют, и удивляешься только: как они в это верят? Но это сильный актерский тренинг – смотреть, как на тебя идут массовочники и реалистично пугаться.
Бывает, и чаще всего так по поводу сериалов на телеканале «Россия 2».
И даже бывает, что ты знаешь актеров, которые там играют, видел их на премьерных спектаклях, и понимаешь, что не в них-то дело. Мы многие становимся беспомощными, когда ты взял текст, а через 15 минут выходить под камеры. Там вообще не предусмотрено какое-то погружение, многие вещи снимаются с одного-двух дублей, потому что время, деньги, аренда павильона, нужно быстро запускать пилотные серии.
Поэтому конечно, те люди, кто снимают «Реальный детектив», сериалы ВВС, «Тюдоров», «Игры престолов», нас сильно опередили.
Очень хочется достичь умения переключать тот самый тумблер, то есть включать, когда тебе надо, психофизику, без канючений и капризов. Потому что бывают моменты, и я за них себя ненавижу, когда начинаешь капризничать, как девочка.
Иногда в голове рисуешь такую абсурдную ситуацию: а что если предложат перейти в какой-нибудь московский театр или сняться в кино. И я совсем не уверен, что согласился бы. Потому что я очень хочу, чтобы у нас был хороший театр, здесь, и чтобы он давал очень качественный от начала и до конца продукт.
Ведь мы делаем все равно продукт в сфере интертеймента, конечно, не исключительно развлекательное шоу, мы пытаемся говорить на очень серьезные темы, мечтаем, чтобы это кого-то изменило, а если не изменило, то хотя бы заронило какую-то мысль. Чтобы после «Есенина» человек ушел, размышляя, что Есенин – это не только «Белая береза под моим окном…», что у него есть жестокие чудовищные стихи, в которых он ненавидел власть, показывал, что творилось вокруг, как люди ели друг друга - «веслами отрубленных рук вы гребете в грядущее прошлое», такие у него есть строки.
И потом, я не люблю Москву, где какое-то время жил, я люблю Владивосток. Там будет, если будет, одна роль, которая канет в Лету и разойдутся круги по воде, а здесь я занимаюсь делом своей жизни.
Больших денег не хочется, потому что они тянут за собой большие мысли об этих деньгах. Большие деньги – это пресыщенность, когда уже не можешь получать удовольствие от простых вещей. Большой славы тоже не хочу, потому что в какой-то момент тебе просто осточертеет, что ты спокойно не можешь выйти из дома.
Это был бы точно костюм-тройка по моде 20-х годов, со шляпой, тростью, высокими туфлями. То есть все аксессуары, которые очень четко разделяли мужчину и женщину, и в этом был какой-то смак.
Вы видели новую постановку «Гамлета» с Камбербэтчем? Это же абсолютно новое, но там нет ни грамма вульгарщины. Все решено очень классически, но люди выходят и знают, что я – профессионал, я должен сделать это очень хорошо, а не «как бы это сделать помоднее».
Другое дело, что нам надо больше присутствовать в социальных сетях, и, да, у нас есть инстаграм. Но он сильно напоминает инстаграм Театра молодежи и Хабаровского театра – они все как бы под копирку. А это тоже надо развивать и менять.
Но даже сейчас все знают, что придя в театр Горького, они увидят на сцене профессиональных артистов, которые думают, что они показывают и хотят, чтобы это было хорошо.
Сейчас, слава богу, пришло много молодых людей, которые хотят того же, и они очень хорошо вошли в театр.
Иногда, да. Потому что, во-первых, ты говоришь не своими словами, а словами автора, а автор говорит теми словами, которые ты в обычной жизни ей никогда не скажешь. И ты можешь любить ее как угодно сильно, но вот это вот: «Дорогая, твои глаза, как небо, и я тону в них». В жизни же все проще и ты на каком-то другом уровне проявляешь свою заботу и любовь, и они ей видны и понятны. И ты начинаешь это говорить, а сам думаешь: ну, что ты несешь. И то же самое ловишь в ее взгляде.
Один раз мы играли «С любимыми не расставайтесь», и это был как раз один из тех спектаклей, когда механизм заработал и все получалось, а после спектакля к жене подходит подруга и говорит: «Поругались с Валей?». Жена говорит: «Нет, а почему ты спрашиваешь?». «Потому что играли так, как будто у вас был конфликт и на сцене эти эмоции прорывались». Видимо, мы тогда нащупали этот вот нерв.
По несколько раз за день. В выходные особенно: уедешь куда-нибудь на природу и думаешь, вот завтра репетиция, и что я не стал фермером или гончаром, вот дом, вот работа, хочешь – дуешь горшки, хочешь – не дуешь. Но еще чаще радуешься, что стал артистом, потому что даже желание стать фермером – оно тоже актерское, примерить еще кого-то, не только себя.
Бывает, когда видишь, как режиссер выстраивает сцену, у тебя появляются по этому поводу свои мысли, и ты хочешь попробовать.
Все роли в театре Горького я играю не за деньги. Любой артист хочет сыграть, лишь бы дали. И даже если бы я стал фермером, и мне позвонили с предложением сыграть Есенина, я бы, не раздумывая, согласился.
Много смотреть, искать того, кем ты восхищаешься, и потом пытаться повторить, потому что так происходит накопление мастерства.
Да, уже упоминаемый мной Клайв Оуэн, или тот же Сергей Безруков, который кстати так владеет техникой, что тем, кто его ругает, хочется сказать: пойди и хоть одну роль так же сыграй. И с совсем другой энергетикой Константин Хабенский – вроде бы тихий, интеллигентный, а потом как выстреливает, так выстреливает.
Ну что пожелать, спокойствия, стабильности и настоящих мужчин рядом, чтобы принимали решения и окружили своих женщин заботой и уверенностью!
