7-8 июня во Владивостоке пройдет литературный фестиваль "Литература Тихоокеанской России", в котором примут участие авторитетные современные писатели: Захар Прилепин, Сергей Лукьяненко, Павел Басинский, Сергей Шаргунов.

В преддверии знакового события мы поговорили с доцентом кафедры романо-германской филологии ДВФУ, кандидатом филологических наук, популяризатором литературы Максимом Жуком о месте литературы в современной жизни и проблемах, которые стоят перед писателями и читателями.

- Какие глобальные тенденции можно выделить в актуальной русской и западной литературе, и есть ли они или сейчас множественность голосов?

- Литература всегда старается ответить на вопрос, как устроена реальность и что такое человек. Например, современная русская литература пытается понять мир, в котором мы существуем, осмыслить его истоки и, возможно, предвидеть его будущее. Об этом пишет Владимир Сорокин в «Сахарном Кремле», «Дне опричника», «Теллурии».

Захар Прилепин, Дмитрий Быков, Гузель Яхина пытаются осмыслить наше настоящее через прошлое. Дмитрий Быков большую часть своих романов посвятил как раз русской истории первой половины ХХ века. Захар Прилепин, в свое время написавший очень актуальный роман «Санькя» о молодежном протестном движении начала ХХI века, тоже переключился на историю – например, его роман «Обитель» рассказывает о сталинских репрессиях. К этой же теме обращается Гузель Яхина в романе «Зулейха открывает глаза». Первая часть этой книги очень мощная: читатель видит время 1930-х годов через мифологическое сознание героини. Но, к сожалению, вторая часть значительно слабее, будто писал другой человек. Неправдоподобны любовь Зулейхи и коменданта или сцена, где ее сын учит французский язык в сталинском концлагере. Сентиментальность второй части невольно делает мир сталинских репрессий каким-то плюшевым, нестрашным.

Критик Галина Юзефович, защищая такой подход к истории сталинизма, говорит, что очень больно смотреть на это нечеловеческое время воспаленными глазами Варлама Шаламова. Поэтому, цитирую, «нам нужно научиться смотреть в это страшное прошлое так, чтобы с одной стороны не было больно, а с другой – чтобы не видеть там эффективного менеджера, славного героя, спасителя Отечества». С ее точки зрения этот роман предлагает умеренно-консервативно-позитивное восприятие эпохи сталинского террора. Поэтому, заключает критик, «Зулейха…» говорит, что в любое, даже самое страшное время, можно быть счастливым.

При всем уважении не могу согласиться с Галиной Юзефович. Я правнук репрессированного украинского крестьянина. В 1928 году мой прадед Лука Лукич Жук был раскулачен и со всей большой семьей, братьями, сестрами, родителями был сослан в Амурскую область. Как говорит семейная легенда, у прадеда был небольшой кирпичный заводик, по другой версии его раскулачили из-за двух коров в хозяйстве. Путь из Украины на Дальний Восток был страшным. Семья добиралась несколько месяцев. Многие либо погибли в пути от голода и болезней, либо сильно заболели и остались инвалидами. Мой прадед полностью ослеп, а мой будущий дед, который тогда был молодым человеком, заболел скарлатиной и почти оглох. Возможно, я пристрастен, возможно, во мне говорит семейная память. Но я не могу принять такой «розовый» реализм, размывающий память, а значит, и суть этой трагедии.

Но постепенно русская литература начинает говорить о современности. Об этом романы Сергея Шаргунова «1993», Романа Сенчина «Зона затопления», Алексея Сальникова «Петровы в гриппе и вокруг него».

Современные западные писатели, например, Кадзио Исигуро, Джон Кутзее, Джонатан Франзен, Джонатан Фоер вышли из постмодернистской парадигмы в неореалистическую эстетику. И это не возвращение к художественному языку Бальзака, Диккенса или Толстого. Это обращение к концепции детерминизма, которая была стержнем реалистической литературы XIX века. Современные писатели воскрешают идею, что в мире есть причины и следствия, есть жесткие законы, которые определяют судьбу человека и судьбу общества. Ведь реализм появляется в 1830-е годы, когда человек видел, как мир быстро меняется с помощью науки. Поэтому возникает иллюзия познаваемости мира, а детерминизм утверждается и в сознании человека и в художественном методе. Бальзак, Толстой показывают, что в мире действуют определенные социальные, исторические, нравственные законы и человек вписан через них в Бытие.

Сейчас человек видит подобную ситуацию. Мы восхищаемся тем, что Илон Маск запускает модернизированные ракеты в космос, собирается колонизировать Марс, мы видим, что на 3D принтере уже можно печатать собственные органы и делать другие фантастические вещи. Это снова убеждает в мощи человеческого разума. Поэтому литература снова возвращается в парадигму детерминизма.

Думаю, что популярность образовательных ресурсов, научно-популярной литературы связана с этим же процессом. Мы хотим видеть в мире законы, логику и знать, что человеческий интеллект – не беспомощная игрушка в руках мировой воли. Это находит отражение в современной литературе. Например, Кадзио Исигуро в романе «Остаток дня» говорит о связи человека с миром, историей и принципами существования.

Максим Жук

- Смотрите ли вы сериалы? Нет ли ощущения, что литература сейчас шагнула именно туда, так как сериалы предлагают вполне правдоподобные концепции того, как все на самом деле устроено. Раньше такие концепции предлагала только литература, а сейчас герои сериалов говорят очень образным, совсем "несериальным" языком.

- Сериальность – это принципиальное свойство человеческого сознания. Мы очень любим продолжающиеся истории, это удовольствие узнавания. И из-за этого возникает сложное мультисюжетное полотно античной мифологии, многочисленные апокрифы христианских мифов, циклы рыцарских романов и так далее. Мы с коллегами как-то в шутку придумали тему для диссертации: «Сериальное художественное мышление: генезис, эволюция, поэтика». Надо будет предложить какому-нибудь аспиранту.

Есть несколько сериалов, которые я давно смотрю и пересматриваю. Это «Твин Пикс», который даже не сериал, а скорее такой длинный художественный фильм. Очень люблю «Южный парк» – замечательную, очень умную, тонкую сатиру, где чувство юмора создателей – Трея Паркера и Мэтта Стоуна – близко Аристофану, Рабле, Свифту и Джойсу. Они так же очень умело соединяют высокое и низкое, непристойное и интеллектуальное. По этой же причине мне нравится «Рик и Морти».

Я пытался смотреть «Черное зеркало». Первая серия была очень хорошей, а дальше началась очень предсказуемое жонглирование довольно тривиальными идеями. В неплохом сериале «Мир дикого Запада» звучит идея Платона, что люди – это куклы богов. Это очень продуктивная концепция, но ее можно было экранизировать гораздо глубже и с меньшим количеством «стрелялок», которые мне хочется промотать. Как-то я так смотрел «Звездные войны», пропуская батальные и сентиментальные сцены. Смысл нескольких фильмов этой саги уместились в 20 минут.

Я не очень люблю, когда авторы книг или фильмов пытаются меня развлекать, будто я умственноотсталый. Например, Джойс, Фолкнер или Кафка не унижают читателя клоунадой. Они беседуют с тобой как со взрослым образованным человеком.

Чаще всего я смотрю сериалы, чтобы быть в курсе современной культуры и контекста своих студентов. В «Южном парке» была серия, где пародировался сериал «Очень странные дела». Я решил его посмотреть, он оказался неплохим, в духе зрелого Стивена Кинга. Там же пародировалась «Игра престолов». Я посмотрел полтора сезона. Больше не смог. Не могу получать удовольствие, когда вижу, как и зачем сделан этот фильм или книга.

В «Игре престолов» для зрителя специально создается очень объемный мир, где действуют жизнеподобные персонажи на фоне гиперреалистичных декораций. И это для того чтобы зрители могли в этом мире жить, соотносить себя с героями, переживать за них, страдать, когда они умирают, ликовать, когда их воскрешают. Но моя профессия филолога всегда мне напоминает, что искусство – это не жизнь, а символическая условность. Художник создает модель нашей жизни для того, чтобы в метафоре отразить суть Бытия. Бальзак говорил, что задача искусства – не копировать жизнь, а выражать ее. А многие современные сериалы и книги создаются как раз для того, чтобы заменить жизнь, помочь человеку убежать от мира, забыть нерешенные психологические или экзистенциальные проблемы.

Я не согласен с тем, кто говорит, что сериалы смогут заменить литературу. Сценарий сериала пишется, как правило, несколькими авторами, которые часто и сами не знают, чем это все закончится. У них нет какой-то общей идеи, а есть только задача – увлечь зрителя, повести его за собой, манипулировать его вниманием. Аналитики книжного рынка недавно отметили, что сейчас ощутимо снизились продажи беллетристической литературы. Хорошо продается либо нонфикшн, либо документалистика, либо серьезная художественная литература. Потому что функции беллетристики берут на себя сериалы: зачем читать условную Дарью Донцову, если ты можешь скачать хороший многосерийный фильм и получить те же самые эмоции. Это не значит, что возрос интерес к серьезной литературе, просто беллетристика частично перешла в область визуального.

- Почему вы решили опубликовать цикл лекций именно о Кафке?

В следующем году уже будет десять лет, как я провожу во Владивостоке публичные лекции по мировой литературе. За это время я прочитал около семидесяти лекций, из них сорок – в рамках лекционных циклов «Слава психонавтам! или Модернизм в зарубежной литературе», 2012; «Путешествие на край ночи, или Западно-европейская литература ХХ века», 2013-2014; «Ода греческой вазе: история античной культуры и литературы», 2015-2016. Но в какой-то момент я перестал получать то удовольствие от этой деятельности, которое у меня было в самом начале. А самое главное – я перестал видеть в этом процессе перспективу, уперся в тупик. Ну, еще одна лекция, и еще один цикл, и еще один. А что дальше? Кроме того, лекции – это что-то бесплотное, оно существует, только пока ты говоришь. А ведь хочется видеть свой труд воплощенным в чем-то материальном, что можно держать в руках.

Поэтому я решил притормозить чтение публичных лекций и написать на их основе книгу «Модернизм от Франца Кафки до Сэмюэля Беккета». В этом проекте я хочу разрушить границу между русским читателем и модернистской литературой и объяснить доступным языком, что такое модернизм, как понимать эту литературу, о чем она, почему это важно и интересно. Эта книга не будет поверхностной брошюрой в духе «Модернизм для чайников».

Я задумал ее как филологический путеводитель по литературе ХХ века, написанный простым языком, проиллюстрированный живыми примерами и аналогиями, для того чтобы помочь неспециалисту разобраться в романах Франца Кафки, Джеймса Джойса, Вирджинии Вулф, Уильяма Фолкнера, поэзии Томаса Элиота, пьесах Сэмюеля Беккета.

Мне представляется это очень важным. Если в США и Европе модернизм – это литературное направление с большой исследовательской традицией, то в России ситуация несколько иная.

В советское время литература модернизма была практически под запретом. После 1938 года ее не переводили, не печатали, произведения писателей-модернистов были недоступны ни советским читателям, ни ученым. Например, роман Джеймса Джойса «Улисс», изданный в 1922 году, был полностью переведен на русской язык только в 1989 году. Это значит, что на протяжении 60 лет русские читатели не были знакомы с литературным каноном модернистской классики.

Советские литературоведы рассматривали в своих статьях и монографиях произведения Джеймса Джойса, Томаса Элиота, Уильяма Фолкнера, Франца Кафки с негативной точки зрения, как литературу, не обладающую эстетической ценностью. Это формировало извращенное представление о смысле и эстетике данных произведений. Такая ненормальная ситуация не давала возможности читателям свободно и полноценно осмыслить этот важнейший пласт литературы ХХ века.

Современные русские филологи постепенно преодолевают культурный и научный разрыв, вызванный со спецификой развития советской истории ХХ века. Однако для постсоветского читателя модернистская литература по-прежнему остается такой же сложной, чужой и непонятной, как и для советского. В сознании многих жителей России до сих пор существует стереотип, что модернизм – это что-то странное, ненужное и неинтересное. А ведь это полнокровная литература, связанная с жизнью, с нравственными, социальными и философскими проблемами. Поэтому я и хочу рассказать человеческим языком, о чем «Замок» Кафки, «Улисс» Джойса, «Шум и ярость» Фолкнера.

За полтора год я написал несколько глав, в том числе главу о Франце Кафке. Но когда взялся за главу о Джойсе, то почувствовал, что опять уперся в тупик. Я понял, что полное воплощение замысла потребует еще несколько лет, а значит, что уже написанный материал будет лежать неопубликованным довольно долгое время. Я решил его понемногу издавать, чтобы увидеть, как на него реагируют читатели. На сайте «Горький Медиа» я опубликовал две статьи о Кафке, которые за короткое время набрали большое количество просмотров и репостов.

И тут у меня все стало получаться, будто я попал в какой-то мощный и ласковый поток ветра.

Внезапно со мной связался мой друг и коллега из Санкт-Петербурга Андрей Аствацатуров и предложил напечатать в его импринте «Комарово» на издательском сервисе ridero.ru какой-нибудь мой неопубликованный материал. Я подумал и понял, что из того, что я уже написал, у меня получается отдельная книга о личности и творчестве Франца Кафки в контексте культуры ХХ века и эстетики модернизма. Моментально нашелся хороший книжный дизайнер, который будет верстать книгу.

Я организовал подписку, чтобы собрать деньги на оплату тиража, и ее немедленно поддержали в самых разных городах России.

В кафка-крауде на данный момент участники из Москвы, Санкт-Петербурга, Калининграда, Коломны, Нижнего Новгорода, Ижевска, Курска, Перми, Красноярска, Хабаровска, Находки, Южно-Сахалинска и Владивостока. Со мной связался независимый питерский книжный магазин «Все свободны», попросил экземпляры на реализацию и предложил провести презентацию в Санкт-Петербурге. Если все будет так продолжаться и дальше, то в середине июня книга будет уже напечатана и вручена участникам кафка-крауда.

- ХХ век стал богатым на антиутопии: Замятин, Оруэлл, Хаксли, Кафка. По какой из них, на ваш взгляд, стала выстраиваться реальность XXI века?

Есть такая шутка, что вся Европа живет по Хаксли и только Россия по Оруэллу. Но я не думаю, что у нас классический антиутопический путь. С одной стороны, мы пошли по пути Оруэлла со всеми издержками: любовь к вождю, подавление инакомыслия. Но при этом, мы повторяем не столько антиутопическую модель, сколько классическую ситуацию, которая была описана писателями в конце XIX – начале ХХ века: Эмилем Золя, Теодором Драйзером Джоном Стейнбеком, Эптоном Синклером.

Мы строим тот карикатурный капитализм, о котором нам рассказывали в советской школе: жадные капиталисты, пьющие кровь из рабочего класса, эксплуататоры и эксплуатируемые.

И это происходит, потому что мы не изжили наши национальные проблемы. Чехов говорил, что человек должен по каплям выдавливать из себя раба, чтобы  однажды почувствовать, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая. Позже Галич добавил:

Я выбираю Свободу, -
Пускай груба и ряба,
А вы, валяйте, по капле
«Выдавливайте раба!»
По капле и есть по капле -
Пользительно и хитро,
По капле - это на Капри,
А нам - подставляй ведро!
А нам - подавай корыто,
И встанем во всей красе!
Не тайно, не шито-крыто,
А чтоб любовались все!

Пока мы не осознаем, что произошло с нами в ХХ веке, мы так все и будем повторять. Поэтому мы живем скорее в нашем историческом, бесконечно повторяющемся прошлом. Россия в этом отношении - страна победившего постмодернизма. Политическая символика нашей страны – это постмодернистские симулякры.

Например, георгиевская ленточка изначально была напоминанием о боли и невозможном ужасе, который не должен больше повториться. А теперь георгиевская лента – символ лояльности и квазипатриотического милитаризма.

То есть связь между означаемым и означающим здесь полностью оборвана. У нас есть музыка сталинского гимна, византийский орел на гербе, флаг российской империи и все это присыпано православием. Миллионы людей ненавидят Pussy Riot, которые станцевали в Храме Христа Спасителя, и одновременно боготворят Сталина, который этот же храм взорвал. И такое сочетание несочетаемого – это постмодернистская шизофрения.

У немцев после 1945-го года был очень жесткий сеанс коллективного психоанализа, в котором они наконец-то сломали свою милитаристкую национальную матрицу. Ведь германцы – это очень агрессивная культура. Их национальная мифология говорит, что жизнь не имеет ценности, поэтому воин должен погибнуть со славой, чтобы потом участвовать в финальной битве богов.

И народ с таким коллективным бессознательным развязал три войны, в которых чуть не погибла вся Европа: Тридцатилетняя война XVII века, две мировые войны в ХХ столетии. Но последняя бойня стала для них таким кошмаром, что они наконец-то посмотрели внутрь себя. И это было настолько сильное впечатление, что немцы стали совершенно другим народом, утратив свою воинственную пассионарность.

И нам тоже нужен опыт коллективного психоанализа, чтобы мы окунулись в кровь прошлого и увидели, где мы живем и почему мы так живем. Корни современной ситуации – в истории, и если ты этого не знаешь, ты это будешь постоянно воспроизводить и строить не нормальную страну, где можно жить и не бояться за безопасность и будущее своих детей, а очередную империю с ГУЛАГом.